|
|
|
Дуэли Лермонтова
Никто из людей, близких Лермонтову, да и он сам не относились к этому вызову серьёзно. Чтобы дать Мартынову поостыть, Лермонтова со Столыпиным уговорили уехать в Железноводск. В отсутствии его друзья думали дело уладить. В тот же день лермонтовский кружок посетил Мартынов; он пришёл сильно взволнованный, на лице его была написана решимость.
-Я, господа, - произнёс он, - дождаться не могу. Можно, наконец, понять, что я не шучу и что я не отступлюсь от дуэли.
Лицо его вполне говорило о том, что он давно обдумал этот решительный шаг; в голосе слышалась решимость. Все поняли тогда, что это не шутка. Тогда Дорохов, известный бретёр, хотел попытать ещё одно средство, Уверенный заранее, что все откажутся быть секундантами Мартынова, он спросил последнего: "А кто же у вас будет секундантом"? "Я бы попросил князя Васильчикова", - ответил тот; лица всех обратились на Васильчикова, который, к изумлению всех, согласился быть секундантом. "Тогда нужно, - сказал Дорохов, - чтобы секундантами были поставлены такие условия, против которых не допускались бы никакие возражения соперников". Этот эпизод описан в воспоминаниях Кузминского, командовавшего в те годы сотней в станице Горячеводской, и находившегося летом 1841г. в Пятигорске.
"Друг Лермонтова Столыпин считал Мартынова трусом и был положительно уверен, что там, где коснётся дуэли, Мартынов непременно отступит. Думали также, что Мартынов предпринял дуэль с тою целью, чтобы сбросить с себя то мнение, которое существовало о нём в тогдашнем обществе, как о необычайном трусе" - находим мы в тех же воспоминаниях.
Нет оснований не верить человеку, который 40 лет посвятил изучению жизни Лермонтова. Вот, что пишет В.А. Захаров: "Итак, ознакомившись со множеством документов, можно утверждать, что единственным поводом к дуэли были насмешки Лермонтова над Мартыновым. Лермонтов сам провоцировал Мартынова на вызов, подсказывая, что тому следовало делать. Всерьёз предстоящую дуэль никто не воспринимал. Настоящие попытки примирить соперников не предпринимались, скорее все готовились к новому развлечению, разнообразившему жизнь на Водах".
Наступил день дуэли. П.К. Мартьянов пересказал разговор, который вёл Лермонтов со своими секундантами: "Всю дорогу из Шотландки до места дуэли Лермонтов был в хорошем расположении духа. Никаких предсмертных распоряжений от него Глебов не слыхал. Он ехал как будто на званный пир какой-нибудь. Всё, что он высказал за время переезда, это сожаление, что он не мог получить увольнения от службы в Петербурге и что ему в военной службе едва ли удастся осуществить задуманный труд. "Я выработал уже план, - говорил он Глебову, - двух романов…"" Так же писал о Лермонтове критик В.Г. Белинский в рецензии к роману "Герой нашего времени" осенью 1841г. "Беспечный характер, пылкая молодость, жадная до впечатлений бытия, самый род жизни, - отвлекали его от мирных кабинетных занятий, от уединённой думы, столь любезной музам; но уже кипучая натура его начала устраиваться, в душе пробуждалась жажда труда и деятельности, а орлиный взор спокойнее стал вглядываться в глубь жизни".
Обратимся снова к книге В.А. Захарова "Загадка последней дуэли"
15 июля 1841 года около семи часов вечера дуэлянты, секунданты и "зрители" (присутствие посторонних лиц было не только нарушением правил дуэли, но и ставило её участников в двойственное положение) оказались в четырёх верстах от города на небольшой поляне у дороги, ведущей из Пятигорска в Николаевскую колонию вдоль северо-западного склона горы Машук (теперь это место называется "Перкальской скалой").
Секунданты установили барьер - 15 шагов, и отсчитали от него в каждую сторону ещё по 10 шагов, вручили дуэлянтам заряженные пистолеты.
Объявленные секундантами условия дуэли были следующие: стрелять могли до трёх раз, или стоя на месте, или подходя к барьеру. Осечки считались за выстрел. После первого промаха противник имел право вызвать выстрелившего к барьеру. Стрелять могли на счёт "два-три" (т.е. стрелять было можно после счёта "два", и нельзя стрелять после счёта "три"). Вся процедура повторяется, пока каждый не сделает по три выстрела. Руководил Глебов, он дал команду : "Сходись".
Лермонтов остался на месте и, заслонившись рукой, поднял пистолет вверх. Мартынов, всё время целясь в противника, поспешно подошёл к барьеру. (очень хочется оказаться на месте дуэли, выбежать между противниками и закричать: "Люди добрые! Что же, вы не видите, что происходит? Этот же - показывая на Лермонтова, - прекрасно стреляет. Ему и к барьеру идти не надо, он того и с места убьёт, если захочет. Так он же не хочет!!! А этот, - показывая на Мартынова, - так зол, что готов подбежать к тому и выстрелить в упор! Что же вы делаете??? ОСТАНОВИТЕСЬ! но…)
Начался отсчёт: "один"… "два"… "три"… Никто не выстрелил. Тишина… Нервы у всех на пределе, и тут Столыпин (по другой версии, Трубецкой) крикнул: "Стреляйте или я развожу дуэль!". На что Лермонтов ответил: "Я в этого дурака стрелять не буду!"
"Я вспылил, - писал Мартынов в ответах следователю. - Ни секундантами, ни дуэлью не шутят… и опустил курок…".
Прозвучал выстрел. Лермонтов упал как подкошенный, пуля прошла навылет.
"Неожиданный строгий исход дуэли, - отметил Висковатый, - даже для Мартынова был
потрясающим. В чаду борьбы чувств, уязвлённого самолюбия, ложных понятий о чести, интриг и удалого молодечества, Мартынов, как все товарищи, был далёк от полного сознания того, что твориться. Поражённый исходом, бросился он к упавшему: "Миша, прости мне!" вырвался у него крик испуга и сожаления…
В смерть не верилось. Как растерянные стояли вокруг павшего, на устах которого продолжала играть улыбка презрения. Глебов сел на землю и положил голову поэта в себе на колени. Тело быстро холодело…".
Не хочется после всего, что произошло, оценивать поступки участников дуэли. Поскольку в начале сообщения стоят вопросы, на них надо дать ответ,
Итак:
1. Лермонтов был смел и отважен, от вызова не отказывался, во время дуэли в противника никогда не стрелял.
2. Литературное дело считал главным делом своей жизни, но ради него не считал необходимым отказываться от принятых понятий чести, от риска собственной жизнью.
Для гения русской литературы всё было кончено. Для человека Лермонтова, может быть, осталась вина перед потомками, что он не уберёг тот священный родник, который через него послал людям Господь.
Для нас потомков осталось только то, что он успел создать.
|
|
|
|
